Праздник прошел мило, а ночью был скандал. Дежурный по эскадрону ночью вызвал меня, постучав в двери, и сказал, что пришли латыши и хотят всех арестовать. Я быстро оделся, захватил пистолет и 2 бомбы в карманы. Выхожу, лунная ночь. Иду с унтер-офицером Быковым на эскадронный двор. Там толпа гусар окружила 3 латышей с винтовками. Спрашиваю: “В чем дело?” Говорят, что у нас предписание арестовать командира эскадрона ротмистра Петрушевского. Когда я пришел, то обратил внимание, что мои гусары, человек 12, без винтовок. При этих словах латышей из толпы выскочил гусар Соловьев и с криком: “Что, нашего командира арестовать?” хватил одного латыша по голове так, что тот покатился. Гусары набросились и обезоружили 2 других. Я до 4 часов утра не мог лечь спать, так как вызывал грузовик и водворил арестованных на гаупвахту, спасая их от самосуда гусар. Странный народ, наши солдаты. Я до революции никогда не бил солдат, только раз изломал стек об одного драгуна, который в лесу, пользуясь, что я один, стал хамить в ответ на замечание о неотданной чести. С началом “революции” я стал крыть гусар, а сызранцы получали от меня подзатыльники. Соловьев, прибывший с опозданием в полк, был 3 недели по случаю “революции дезертиром, переодевался даже пехотным прапорщиком. Я его здорово цукал. Однажды в окопах, когда было запрещено стрелять, я увидал Соловьева, лежащим на спине и стреляющим в небо. Я выхватил револьвер и сказал ему: “Я тебя, сукина сына, как собаку пристрелю” и поставил его надолго под винтовку.
Теперь этот Соловьёв первый подаёт пример, как надо защищать своего командира. А латыши, оказалось, были обижены, что я цукал их солдат за неправильную форму одежды и отдание чести и даже одного обещал выпороть за то, что он не хотел снять с себя офицерскую кокарду. Он объ¬явил меня “гидрой контрреволюции”.

Translation in Progress.

The English translation will be placed here when it is finished.