Деревня Мацеляны.
Встал в 4 часа утра и поехал в полк. Меня многие поздравили с добычей, и генерал Скоропадский поблагодарил за разведку. Я попросил взять добытого коня себе и назвал его Уланом. Он был тощ и выглядел ужасно, но я надеялся его поправить. Жаль только, что масти он был рыжей. Впоследствии конь Улан поправился и был отличным конем. Он замечательно храбро прыгал через всевозможные препятствия, вроде столов, телег и саней.
Днем полк перешел в деревню Мацеляны, и я был квартирьером, жаль, что мой эскадрон ушел на разведку до моего возвращения.
Здесь я хочу записать несколько забавных случаев. Еще в июле месяце, я присоединил ко взводу 4 разъезда, и таким образом у меня стало до 90 шашек. Шел я с дозором. Уже вечерело. Вдруг дозор дает знак «кавалерия» и прижимается к обочине дороги. Я в полутемноте увидел колонну силою около эскадрона и решил атаковать противника. Зная, что немцы конной атаки не принимают, я приказал, чтобы люди продолжали курить, но не разговаривали и делали вид, что они не обращают внимания на противника, по моему крику «Ура!», гусары, идущие в голове, должны были атаковать, кавалергарды должны были разворачиваться вправо, а кирасиры –влево и как можно скорей охватить противника. Атаковать я хотел шагов со 100. Вот уже до противника 250 шагов. Сердце усиленно бьется, боюсь, что немцы удерут. И вдруг я обращаю внимание на вороную масть коней и рыжую с белой проточиной лошадь офицера. Я начинаю вглядываться и узнаю …ротмистра Доможирова. Это были 3 взвода моего эскадрона! Не вглядись я , и через несколько секунд могла произойти неприятность, так как люди уже держались за эфесы и ждали моего приказа, чтобы броситься в атаку. И в полутьме не сразу бы разобрались. Доможиров посмеялся над моим боевым пылом, и мы вместе поехали к полку.
Был у нас во 2-ом эскадроне старший унтер-офицер Солдатов, личность , достойная внимания и уважения. Это действительно «солдат». Пришел он со 2-ым маршевым эскадроном. По дороге его всюду задерживали как отличного повара, но он не соглашался оставаться при штабах. Толковый, храбрый, грамотный, выносливый, аккуратный, он был образцовым гусаром. Мне целый месяц пришлось быть эскадронным цензором, и я, читая его письма, удивлялся, как они были написаны. Не верилось, что солдат пишет в деревню: «Да ты, дура, не плачь, а радуйся, что муж твой на войне, это честь быть защитой Царя и родины от врага. А коль убьют, то тебя не забудут, пенсию дадут». С ним был забавный случай. Почему-то он возвращался один к эскадрону. Вдруг он видит, что идут всадники без седел на водопой, а дело было под вечер. Подъехал ближе – немцы. Он дал ходу, а немцы тоже испугались и удрали обратно в деревню. Поехал Солдатов дальше. Слышит ржание коней, гул в деревне и думает, что нашел своих. Оказались немцы. Он не растерялся, соскочил с коня, снял фуражку, чтобы не заметили, что он русский, и прошел через всю деревню, ведя лошадь на поводу. Немцы приняли его в темноте за своего, хорошо что не заговорили с ним. Солдатова любили офицеры и гусары, и командир эскадрона его ценил и отличал.
Когда мы стояли на Бзуре, то Иваненко отпустил бороду, а Топорков – бакенбарды. Первый сделал это на страх врагам, а второй – для удовольствия дам.
Посажной любил все черное, вся амуниция была у него черной. Спал он на надувном тюфяке, всегда ногами к дверям, имея с правой стороны карабин прикладом к подушке и револьвер под подушкой. Возил всегда с собой фляжку с коньяком и называл это «газом».
В полку многие занимались писанием стихов: Жадкевич, Топорков, Посажной, подпрапорщик Россиев и я, а потом прибыл в полк Гумилев, так сказать, патентованный поэт. Очевидно, дух Лермонтова любит гусар.
Когда приехал в полк полковник Скуратов, и 2-о1 эскадрон устроил пирушку в его честь, то Иваненко говорит мне: «сочиняй скорей куплет на Скуратова». «А как его имя?» «Малюта». И я затянул:
Будем к немцам люты,
За здравие Малюты…
Получился конфуз, все подтянули, а Скуратов мне говорит: « Что же это, Петрушевский, Только что мы с тобой выпили брудершафт, и ты сразу обложил меня».
Если писать про Шах-Назарова, то надо целую книгу исписать о его «загадках» – старых вещах, двойной шинели, черной курице, зарезанной тупым ножом. До 17-ого года я всю войну писал за него письма его матери. Он загадал.
