Vladimir Petrushevsky

Зборов.

Вчера полковой адъютант поручик Кудряшов спросил меня: «Какого я года выпуска?» «1911», – ответил я. «По второму разряду?» «Нет, портупей-юнкером.» «Почему же вы корнет?» «Я знаю, что меня представляли к производству в сотники, но еще до приказа о производстве, вышел другой приказ о переводе меня из Уссурийского казачьего полка в Александрийский гусарский с переименованием в корнеты». «Нет, вы теперь должны быть поручиком, если так», – сказал адъютант, и я надел давно заготовленные новые поручичьи погоны.

Сегодня утром мы двинулись в поход в направлении на запад к Блоне. Прошли через весь город. Те же картины, что и вчера. Одна барышня, приняв меня впопыхах за рядового гусара, сунула мне булку и сконфузилась.

За городом собрались все полки дивизии и тронулись дальше. В Зборов пришли еще засветло. Видно, как в Блонском направлении рвутся шрапнели. Этот день для меня первый в боевой обстановке. Мы ничего не делали и встали на ночлег.

Zboriv.

Yesterday Kudriashov, the regimental lieutenant adjutant, asked me: “Which year did I graduate?” “1911,” I answered. “As a second rank?” “No, as a portupei[1]-junker”. “Then why are you a Kornet?” “I know I was recommended for the position of Sotnik, but before that was made official I was transferred from the Ussuri Cossack Regiment to the Alexandrian Hussar Regiment with the rank of Kornet.” “In that case, you should be a lieutenant now,” – said the staff sergeant, and thus I put on for the first time my long-prepared lieutenant’s stripes.

This morning we set out west towards Błonie. We walked through the whole city. The landscape was the same as yesterday. One young lady, immediately assuming I was an ordinary Hussar, slipped me a bread roll and became flustered.

Outside the city, all the regiment divisions met to march further. We arrived in Zboriv just as the sun was rising. We saw shrapnel flying towards Błonie. This was my first day in a wartime situation. We weren’t doing anything and camped for the night.

[1] Junkers who carried out responsibilities of an officer and wore officer’s stripes.

Там же.

Под Блоней идет сильный бой. Жаль, что у меня нет карты, я не могу ориентироваться, и не знаю обстановки.

Мой брат Георгий (выпуска 1914 года) в 5-ом эскадроне. Он прибыл в полк раньше и считает себя «обстрелянным» офицером.

Около полудня я получил задачу идти со взводом собирать раненных сибиряков. Они тянутся по дороге на Зборов, где перевязочный пункт, и рассказывают, что много тяжелораненых осталось на месте сражения. Это сибиряки 5-ой Сибирской дивизии.

Пройдя версты 3, я встретил лежащую группу солдат – человек 150-200. Спрашиваю: «Какой части?». Ответ: «3-ий батальон 19-го Сибирского стрелкового полка». Иду дальше – опять такая же группа с офицером. Сильно их потрепало во время атаки в штыки против пулеметов на каменных стенках. Мне удалось вывезти несколько человек.

See above.

There’s intense fighting outside Błonie. It’s a pity that I don’t have a map, as I can’t get my bearings and don’t know the lay of the land.

My brother Georgy (class of 1914) is in the 5th Squadron. He joined the regiment earlier than I did, and considers himself a “battle-hardened” officer.

Around noon I was assigned to go with a platoon to collect wounded Siberians. The road to Zboriv, where the field hospital is, was lined with wounded soldiers. They say that there are many more seriously wounded still on the battlefield. These are Siberians of the 5th Siberian Division.

Having gone about three versts[1], I met a group of soldiers lying on the ground—between 150 to 200 men. I ask: “Which battalion are you from?” The answer: “The 3rd Battalion of the 19th Siberian Infantry Regiment.” Further on, there is another such group with an officer. They’d been hit hard during an attack of bayonets against machine guns positioned on the stone walls. I managed to rescue a number of men.

[1] 1 verst is about 1 km, or 0.6 miles.

Пошли на Сохачев. Карты нет, и я не знаю обстановки, известно лишь, что немцы отступают. Первый раз попал под обстрелы, и у меня во взводе ранена лошадь. С сегодняшнего дня я переведен во 2-ой эскадрон, которым временно командует поручик Иваненко. Корнет Янушкевич в командировке в Плоцке, поручик Голиков – ординарец бригадного, штаб-ротмистр Топорков ранен и командир эскадрона ротмистр Доможиров болен. Есть только корнет Сорокин.

Стреляла наша конная артиллерия. Что делалось, я не понимал.

We set out for Sochaczew. We have no maps, and I don’t know my surroundings. I know only that the Germans are retreating. For the first time I was caught under fire and my horse was injured. Effective today I have been transferred to the 2^nd Squadron, which at this time is led by Lieutenant Ivanenko. Kornet Ianushkevich is on a mission in Plotsk, Lieutenant Golikov is an orderly in his brigade, Deputy Captain Toporkov is injured, and Commander of the Squadron Domozhirov is ill. Only Kornet Sorokin remains.

Our cavalry artillery opened fire. I didn’t understand was happening.

Дивизия собралась у Железной Воли (место рождения Шопена). Немцы пустили один снаряд, и начальник дивизии генерал Мориц сейчас же увел всю дивизию в сторону. Что мы делаем? Где преследование отступающего противника? Видно, что штаб дивизии боится немцев.

The Division gathered at Zelazowa Wola (the birthplace of Chopin). The Germans set off one shell, and the leader of the Division, General Morits, just now led the whole Division in another direction. What are we doing? Why are we not pursuing the retreating enemy? It is obvious that division headquarters is scared of the Germans.

Вчера, оказывается, 14-ая кавалерийская дивизия генерала Эрдели заняла Сохачев и ушла, а сегодня австро-германцы опять его захватили. Немцы уходят, прикрываясь австрийцами. Мы зачем-то передвигались, попали под близкие разрывы шрапнели, а вообщем ничего не делали. Это мне не нравится.

Дивизия наша, вместе с 8-ой и 14-ой, составляет конный корпус генерала Новикова. Какие можно делать дела! Мы спим спокойно по ночам, с 5 часов вечера уже не тревожим немцев, отходя всегда на ночлег назад и не оставаясь на занятых без боя позициях. Почему?

Переписывая дневник почти через 14 лет, я вспоминаю прошлое. Как обидно, что наша лихая кавалерия, которая ни во что не ставила германскую, видя достойного противника только в лице венгерских гусар, наша кавалерия не могла действовать из-за того, что не имела хороших генералов. Граф Келлер, Крымов, Павлов, Эрдели, новиков, да еще несколько – вот и все, что мы имели. Бессмертные гусары часто без толку гонялись то туда, то сюда, и не могли ничего сделать, хотя горели желанием поддержать славу полка. Только эскадронам и разъездам удавалось иногда по своей инициативе делать хорошие дела вдали от ока начальства.

We learned that 14th Cavalry Division General Erdeli took Sochaczew yesterday and then left; today, it was again captured by the Austro-Germans. By hiding behind the Austrians, the Germans were able to escape. For some reason we relocated and ended up under the rapid firing of shrapnel, accomplishing nothing. I don’t like this.

Our Division, together with the 8th and 14th, is led by Cavalry Corps General Novikov. How much we could accomplish! We sleep soundly during the night and beginning at 5 in the evening we don’t disturb the Germans, always pausing for the night and never pushing forward. Why?

Rewriting my diaries nearly 14 years later stirs up the past for me. How aggravating it was that our daring cavalry would never bring the enemy to bay and saw the Hungarian hussars as their only worthy opponents. Our cavalry couldn’t act because it lacked good generals. All we had were Lord Keller, Krymov, Pavlov, Erdeli, Novikov, and some others. Even if they were burning with desire to bring glory to their Regiment, these immortal hussars often just chased them back and forth, in vain. Away from the eyes of the authorities, it is usually only squadrons and patrols that perform good deeds on their own initiative.

Сегодня наш гарнизон был выдвинут для наблюдения за Сохачевом. Я уговорил Иваненко немного пострелять в австрийцев, которые открыто рыли окопы по ту сторону реки Бзуры. Мы спешились и оставили коноводов за сосновым леском. Пройдя лес цепью, залегли на краю песчаной дороги, которая, как окоп, тянулась вдоль леса и представляла собой готовую позицию. Спешенная часть находилась под моей командой, и я увлекся поэзией боя.

Дивный день. Солнце ярко освещало противника, находившегося в 300 шагах и спокойно роющего окопы. Это были австрийцы. Определив расстояние, дал залп – отлично. Как муравьи забегали австрийцы. Приказал бить их редким огнем, а сам смотрел в бинокль. Заметил, что противник стал накапливаться за 2-этажным каменным домом, над которым был поднят флаг Красного Креста.

Австрийцы бежали на помощь своим, роющим окопы близ имения со стороны Сохачева. Справа отделялись фигуры от леска, бежали до первого дома, потом до деревьев и дома, где был Красный Крест. Так как солнце светило им в глаза, то стреляли они очень плохо, только сбивали ветки деревьев, не причиняя нам вреда. На выстрелы подошли на мой правый фланг Каргопольцы, кажется 5-ый эскадрон. Цепью командовал поручик князь Кропоткин. Так под огнем встретил я приятеля со школьной скамьи. Мы были оба Николаевцы, того же выпуска. Когда австрийцы, перебегая, остались в доме Красного Креста с пулеметом, который был прислан со стороны Сохачева, то я не выдержал – надо наказать вероломство. Приказал в каждое окно выпустить каждому гусару по одной пуле. Бой разгорался. Мы потерь не несли, а у австрийцев падали.

Вот поручик Вебер прислал мне пулемет из дивизионной пулеметной команды. Это было начало неудачи. Как только пулемет начал стрелять, то первым был ранен ответной очередью австрийцев взводный унтер-офицер команды, лежавший рядом с ним взводный 2-го эскадрона Семыкин и гусар Гаршин. Два гусара хотели оттащить раненых в лес с тем, чтобы передать их потом коноводам и дальше, но были сами ранены, один – в руку, другой – в ногу. Гусары Постельников и Подвигин взялись нести пулеметчика, и тоже оба были ранены. В это время пришло приказание присоединиться к полку, и мы после 3-часовой перестрелки, сперва ползком, потом бегом через лес, прибыли на место, где оставались коноводы. Я был рад, что наконец-то доставил неудовольствие противнику, выведя у него из строя десятка 2 или 3, причем сам подстрелил двух австрийцев.

Today our unit was assigned to watch Sochaczew. I talked Ivanenko into shooting a couple rounds at the Austrians, who were openly digging trenches on the opposite bank of the Bzura. We dismounted our horses and left the horse-holders behind a pine grove. After walking through the grove in a skirmish line, we lay down on the edge of a sandy road that was running along the grove like a trench and worked as a natural watching point. I was in charge of this dismounted unit and got carried away by the poetry of battle.

It was a beautiful day. The sun was shining brightly over the enemy, who were located three hundred steps away and were calmly digging their trenches. They were Austrians. I estimated the distance and fired – excellent. The Austrians started running like ants. I gave the command to fire at them occasionally and was myself following the situation through binoculars. I noticed that the enemy was crowding behind a two-story stone house with the Red Cross flag hoisted over it.

The Austrians were running to help their own troops, the ones digging trenches near the estate on the side of Sochaczew. Some silhouettes emerged from the woods on the right, ran up to the first house, and then to the trees and to the house where the Red Cross was stationed. Since the sun was shining straight into their eyes, their aim was poor and were only hitting tree branches, without doing any harm to us. The shooting alerted the Kargopol unit – the Fifth squadron, I believe – and they came to flank me on the right. Lieutenant Count Kropotkin was in command of the skirmish line. And thus, while under fire, I ran into an old friend from school. We both went to the Nikolaev Academy and were graduates of the same class. Once the Austrians scrambled to the Red Cross building, they remained there with machine gun that had been sent from Sochaczew. I could no longer restrain myself – their treachery had to be punished. I ordered all the hussars to fire a single shot at each of the windows. The battle was heating up. There were no casualties on our side, but some Austrians were hit.

And then Lieutenant Weber sent a machine gun for me from the division’s machine gun platoon. That was the beginning of our bad luck. As soon as the machine gun started firing, the non-commissioned platoon commander was the first one to be wounded by return Austrian fire, along with the Second Squadron Platoon Commander Semykin, who was lying next to him, and also Hussar Garshin. Two hussars wanted to pull the wounded into the grove and then hand them over to the horse-holders and so on, but they were themselves wounded, one shot in his hand and the other – in his leg. Hussars Postel’nikov and Podvigin volunteered to carry the machine-gunner, and were both wounded as well. Just then we received an order to rejoin the regiment, and after a three-hour fire exchange, we crawled and then ran through the grove to the spot where the horse-holders were staying. I was glad that I had finally inflicted damage on the enemy by incapacitating about two or three dozens in their ranks, and, on top of that, I had shot two Austrians myself.

Сегодня по диспозиции хотели бомбардировать Сохачев. Рано утром я встретил молодого поляка и узнал, что он из Сохачева всего 2 часа назад, и что, по его словам, немцы ушли еще ночью, и осталось очень мало австрийцев. Передал это поручику Иваненко, а он дальше в штаб полка. Когда в штабе дивизии узнали об этом, то приказали провести разведку. Назначили наш эскадрон, и я, единственный субалтерн, получил задачу идти с 1-ым взводом. Поляка я задержал, и теперь он указал мне место брода недалеко от мельницы. Вызвал 4-ых дозорных и приказал идти галопом до другого берега реки, а «пану» сказал, что он головой отвечает за брод – всплывут кони и крышка. Рассыпал взвод, и в 200 шагах за дозором тоже пошел галопом. Я решил, что если есть брод, то мы будем на стороне противника.

Только мы тронулись, раздались выстрелы со стороны кладбища, которое было на высоком берегу за рекой. Вот дорога вошла в воду, и вот дозорные выходят на тот берег. Мы прибавили ходу, минута-другая, и взвод уже поднимается по откосу в направлении кладбища, откуда выстрелы вдруг прекратились. Стало веселее. Скорее вперед. Поднялись, кони тяжело дышат. И что же? Увидели, как австрийцы-драгуны садились на лошадей. Ура! Блестят шашки, и наклонены пики, но тяжел походный вьюк, не можем догнать противника. Преследуя его по пятам, вошли в город, но потеряли его из виду за одним из поворотов. Не зная плана города, пошел наудачу вперед и попал на площадь. Остановился. Посылаю донесение в эскадрон, что Сохачев занят, и противник бежит. Устно, чтобы не терять времени. Вдруг топот конский. Готовлюсь к атаке и вижу, что из одной боковой улицы несутся наши казаки Власовцы. Это тоже взвод под командой моего товарища по училищу сотника Савостьянова. «Маленький да удаленький» – вспомнил я, как его прозывали. Здороваемся, и я приглашаю его идти дальше на запад.

Теперь силою в два взвода мы тронулись, ориентируясь по компасу и указанию какого-то еврея. Прошли железную дорогу – противника нет. Решили остановиться, дать отдохнуть коням и послали донесения.

Часа через 2, вся дивизия вошла город, и я присоединился к эскадрону, потеряв легкораненными унтер – офицера Даутона и гусара Великанова, последний был ранен тяжело.

Дивизия пошла вперед на запад, потом остановилась. Выслали квартирьеров назад, и мы попали на ночлег в Сохачев. Почему? Радостные чувства, что я только что гнал врага, пропало…

Наш эскадрон расположился в самом городе. Иваненко и я заняли квартиру начальника уезда, сильно разгромленную немцами. На обеденном столе лежали дамские уборы, остатки еды, опрокинутая банка варенья…Мы спали в будуарах на «тепленьких» еще от пребывания врага постелях. Ночью я грезил, что займу когда-нибудь место генерала Морица, и уж тогда атакую кого угодно. Проснулся все в том же чине…

Due to our positioning, we wanted to bomb Sochaczew today. Early in the morning I met a young Pole who had arrived from Sochaczew only two hours ago. According to him, the Germans fled last night, and there were very few Austrians left. I passed this onto Lieutenant Ivanenko, and he in turn passed it onto regiment headquarters. When the headquarter division learned about this, they ordered reconnaissance. They assigned our squadron with this task. As the only Subaltern, I was tasked with accompanying the First Platoon. I apprehended a Pole, and he directed me to a crossing not far from the mill. I summoned four members of the patrol and told them to gallop to the other shore of the river. I told the “Pan” that his life depended on helping us ford the river with our horses. The platoon dispersed, and we set off at a gallop at 200 steps behind the patrol. I resolved that if we can cross the river, then we will be behind enemy lines.

As soon as we began to move, shots were fired from the direction of the cemetery, located on a high bank by the river. We followed the road to the water, and as the patrol was ascending the slope towards the cemetery, the shots suddenly ceased. We cheered up. We hastily went onward. As we ascended, the horses started breathing heavier. Now what? We saw the Australian cavalry mount their horses. Hooray! Their helmets shone and their spades were lowered, but with our heavy camp packs we couldn’t catch the enemy. We arrived in town by following their footprints, but they took a turn and we lost sight of them. Not knowing my way around the city, I moved forward haphazardly and ended up in a square. I stopped. I sent a message to the squadron that Sochaczew was occupied and the enemy was fleeing. I did so orally, to save time. All of a sudden, I hear horses stamping. As I prepare for an attack, I see a group of Vlasov Cossacks come out from one of the side streets. This too was a platoon under the command of Sotnik Savost’ianov, a peer from my school days. “Small and daring,” I thought, remembering his nickname. We greet each other, and I invite him to continue west with me.

Now with the force of two platoons we move ahead, orienting ourselves using a compass and the directions of some Jew. We crossed the railroad – no enemy. We decided to stop to let the horses rest, and we sent out reports.

After about two hours, the entire division arrived at the city. I joined my squadron, losing Officer Dauton to light wounds and Hussar Velikanov to serious wounds.

The division continued westward, and then stopped. The quartering officers were sent in the opposite direction and we spent the night in Sochaczew. Why? Our sense of victory after chasing the enemy away was lost…

Our squadron ended up in the city. Ivanenko and I took the mayor’s apartment, which had been completely trashed by the Germans. On the kitchen table was women’s clothing, leftover food, and an overturned jar of jam. We slept in the boudoirs on sheets “still warm” from the enemy. At night I dreamt about one day taking General Moritz’s place and attacking whomever I want. I woke up in the same rank…

Преследуем немцев, но вяло. Их обозы уходят под прикрытием пехоты. Вот бы отбить. На кладбище у города лежали близ дороги 4 трупа австрийцев. Эскадрон попал в сторожевку. Корнет К. Батюшков взял 3-х пленных. Я уже слышал, что он молодец. Иваненко тоже молодчина.

We are in pursuit of the Germans, but it’s been sluggish. Their convoys leave under the cover of infantry. If only we could push them back. We found four dead Austrians near the road in the town cemetery. The squadron reached Storozhevka. Kornet K. Batiushkov took captive Germans. I’d heard good things about him. We’re lucky to have Ivanenko too.

Ремпино.

Дивизия пошла на Лович. Немцы окопались и задерживаются. Видел, как мой брат со взводом пошел в атаку на полотно железной дороги, но был встречен таким огнем, что взвод повернул. У брата ранена лошадь, а залетная пуля, попав в наш эскадрон, зацепила одного коня.

Да, вчера прибыл в полк поручик Посажной и сегодня он назначен в наш эскадрон. Он на походе рысью обгонял колонну. Гусары спросили меня: «Ваше благородие, это французский офицер?» Я сказал, что может быть сын авиатора. Чудак он. Одет как-то по особенному: фуражка с большим козырьком, а на дне ее стальная пластинка – предохранитель от шрапнели, погоны тоже со стальной пластинкой. Вся амуниция черная, сапоги, как у халифа багдадского, с загнутым носком. Приехал он «охотиться за черепами». Во фляге коньяк, по его словам «газ».

Rempino.

The division set-off for Łowicz. The Germans have dug themselves trenches and are holding off our forces. I watched my brother’s platoon attack the railway bed, but they were met with such gunfire that the platoon had to retreat. My brother’s horse was wounded, and a stray bullet caught a horse in our squadron.

Yesterday Lieutenant Posazhnoi arrived to our regiment, and today he was appointed to our squadron. As we marched, he galloped up to the convoy. The hussars asked me: “Your Honor, is that a French officer?” I replied that perhaps he is an aviator’s son. He is eccentric. He is dressed somewhat strangely: a cap with a large visor and a steel plate at the bottom, to protect from shrapnel; his stripes are also protected by a steel plate. All his equipment is black and his boots are curled at the toes, as if he were a caliph from Baghdad. He came here “on the hunt for skulls.” There is cognac in his flask, or “fuel,” as he calls it.

Вчера ничего не сделав, отошли на ночлег назад, а сегодня опять пошли на Лович. Постояли целый день в поле, обстреляли аэроплан, и к вечеру снова назад на ночлег. Немцы пустили нам вдогонку несколько разрывных пуль, на темной пахоте они вспыхивали синими огоньками. День потерян.

Having accomplished nothing yesterday, we retired for the night. Today we again set out for Łowicz. We stood in the fields all day shooting at airplanes, and by nightfall we retired for the night. The Germans sent several explosive bullets in our direction for good measure, which flared like blue flames on the dark landscape. The day was lost.

Приказано демонстрировать наступление со стороны Свердыня на Лович. Коноводы наши попали под сильный артиллерийский огонь, но не пострадали, были больше все перелеты. Около штаба полка тоже разорвалась шрапнель и нанесла страшное поражение стае гусей. Были убитые и раненые. Тех и других мы съели.

Меня послали в прикрытие к пулеметам по вызову начальника штаба корпуса полковника Дрейера в конном строю в цепи. Полверсты надо было идти по совершенно открытой местности и под наблюдением артиллерийских наблюдателей противника до деревни, где лежала цепь. Я пошел сперва с 5-ю гусарами галопом, потом через 2 минуты пошли 10 человек, потом еще 10, и, наконец, остальные. Маневр удался – немцы не пристрелялись. Подойдя к деревне, где лежала цепь, оставил взвод за каменным амбаром, так как ружейные пули визжали как пчелы, и я рисковал потерять людей и лошадей без дела. Сам пешком пошел на выстрелы нашего пулемета и был окликнут с крыши одного дома полковником Дрейером.

«В чем дело? Пожалуйте сюда». Я сказал, что начальник корпуса вызвал меня со взводом для прикрытия пулеметов. Я не знал полковника Дрейера в лицо. «Это я».

Видя, что начальник на крыше, я полез туда рапортовать ему о прибытии, но какая-то шальная пуля, ударившись в трубу дома, изменила обстановку, и начальство спустилось.

Я доложил обстановку и сообщил, что взвод стоит за таким-то сараем. «Отлично, а вы подождите здесь».

Я смотрел на стрельбу, которая велась, и даже в бинокль было трудно различить, где противник. Удивлялся, что начальник штаба корпуса командует цепью. Потом я много слышал о полковнике Дрейере и лучше узнал его. Это был карьерист, авантюрист и воин из «армии гуннов», т.е. любитель поживиться войной.

Интересно, что я видел момент ранения пулеметчика разрывной пулей. Случайно я глядел, как он целился, и вдруг у него на носу в полном смысле дымок. Пулеметчик схватился за лицо, сразу потекла кровь, но к счастью, пуля не причинила серьезного ранения.

К 4 часам приказано идти на ночлег, так как огонь стих… Странно мы воюем: выступаем около 8 часов утра, нагоняем около полудня противника, стреляем из пушек, и в 4 часа идем на ночлег.

An attack was ordered on Łowicz from the direction of Sverdynia. Our horse-handlers came under heavy artillery fire but no one was injured, as most of the bullets went over their heads. There were also explosions of shrapnel near the Regiment’s headquarters, and a flock of geese suffered serious losses. Many were killed or wounded. We ate them all.

On the order of Colonel Dreyer, the Chief of Staff of the Corps, I was sent to provide cover fire for the machine-guns in the mounted convoy. It was necessary to go half a verst through absolutely open terrain, under the gaze of the enemy’s artillerymen, in order to reach the village where the convoy was waiting. First I galloped out with five hussars, and then two minutes later ten more men followed us, and then another ten, and finally the rest of them. The maneuver was successful and the Germans weren’t able to take aim. Having reached the village where the convoy was, I left the platoon behind a stone barn. Rifle bullets were buzzing loudly around us like bees, and I was at risk of losing our men and horses for nothing. I walked towards the sounds of our machine-gun and Colonel Dreyer called to me from the roof of a house.

“What is going on? Come over here.” I told him that the Chief of Staff of the Corps had called in my platoon to cover the machine-guns. I had never seen Colonel Dreyer in person. “It is I”. Seeing that the Chief was on the roof, I began to climb up in order to report on our arrival. However, my plans changed when a stray shell hit the house’s gutter, and the Cheif came down. I reported on situation and informed him that the platoon was waiting behind a barn. “Excellent. You can wait here.”

I watched the shooting that was going on. Even with binoculars it was difficult to discern where the enemy was. I was surprised that the Chief of Staff of the Corps was commanding the convoy. Afterwards, I heard a lot about Colonel Dreyer and got to know him better. He was a careerist, an adventurer, and a warrior from the “army of the Huns”. In other words, he lived for war.

Interestingly, I was there to see a machine-gunner get hit by an exploding bullet. By chance I had been watching him aim and suddenly a puff of smoke, literally, appeared on his nose. The machine-gunner grabbed his face and blood immediately began to flow, but luckily the bullet did not cause a serious wound.

By four o’clock in the afternoon we received the order to prepare our sleeping accommodations, as the shooting had died down. We are fighting this war strangely: we begin our attacks at about 8 am, we fire our cannons and chase the enemy until around noon, and at 4 pm we head back to our lodgings for the night.

Оказывается, что пехота наша уже в 3 часа дня заняла Лович. Немцы везде отступают. Если бы мы вчера были на месте, где надо быть кавалерии, то мы захватили бы богатую военную добычу. Пехотные ординарцы ходили в атаку и отбивали обозы. Немцы бросили много повозок. Жаль, до боли жаль. Наш эскадрон рвется в бой, такой дух, что дай Бог всякому, а мы бродим зря. Сегодня прошли 35 верст и встали на ночлег под Лошином.

It turns out that our infantry had already taken Łowicz at 3pm. Germans everywhere are retreating. If we had been there yesterday, where the calvary were supposed to be, we would have captured rich spoils of war. The infantry orderlies went on the attack and beat out the convoy. The Germans lost a lot of carts It’s a shame, a damn shame. Our squadron is chomping at the bit, such spirit only God could give, yet we are wandering in vain. Today we went 35 versts and stopped for the night outside of Loshin.

Дневка. Чинимся, стираем белье, куем лошадей, и первый раз за 2 недели ели жареное. А то все суп из курицы, из утки, из гуся. Здесь куры стоят по 30-40 копеек, утки – по 50-60 копеек, а гуси 1 рубль.

A day of rest. Making repairs, doing laundry, shoeing horses, and, for the first time in a fortnight, we ate fried food instead of the constant chicken, duck, and goose soup. One chicken costs 30-40 kopecks here, a duck is 50-60 kopeks, and a goose – 1 ruble.

Я назначен для связи с 8-ой кавалерийской дивизией и целый день нагонял ее. После дождей дороги стали ужасны. Компания штаба дивизии очень милая: начальник дивизии генерал-лейтенант Зандер, за начальника штаба временно капитан Генерального Штаба Шатилов, который принял эту должность после полковника Одноглазкова, говорят, что милого человека, но при звуке снаряда слезавшего с коня и ложившегося в канаву. Меня удивило отношение солдат штаба дивизии к мирным жителям – все время последние жалуются на грабежи. У нас этого я не замечал. Ночуем на хорошем фольварке. При штабе до 10 офицер с ординарцами (для связи и т.д.).

I was appointed the contact for the 8th Cavalry Division and spent the whole day catching up to them. The roads were terrible after the rain. The gang at headquarters of the division were very pleasant: the head of the division is General-Lieutenant Zander; Captain Shatilov is temporarily in charge of headquarters. He assumed this position after Colonel Odnoglazkov, who is a nice guy, but at the sound of bullets he got off his horse and lay in a ditch. I was surprised by the attitude of the soldiers at division headquarters towards civilians – lately, they are complaining of looting all the time. I don’t think our division ever did that. We spent the night at a nice folwark.[1] At headquarters there were up to 10 officers with their orderlies (for communication and etc.).

[1] “Folwark” is a Polish word, meaning a large farm or agricultural operation.

Ночевали у местечка Домбе. Когда мы вступили в это местечко, то жители встретили нас с музыкой и били в барабан. Мост через реку сожжен и было приказано построить его немедля, чтобы к утру был готов. Полки пошли вперед, найдя брод. Опять грабеж. Помещик послал догнать лошадь, которую увели солдаты, но верховой вскоре вернулся домой пешком. И у него лошадь отняли.

We spent the night near the town of Dąbie. When we entered the town, the residents met us with music and drumming. The bridge over the river had been burned down and we were ordered to rebuild it immediately so that it would be ready by morning. The regiments went forward, finding a ford. Another robbery. The landowner sent someone to bring back a horse, which had been taken by soldiers, but the rider soon returned on foot. His horse was taken too.

Сегодня 8-я кавалерийская дивизия пошла под Ленчицу, но действия были неудачны. Произошла gпутаница: вместо пулеметов на позицию выкатилась артиллерия. Штаб попал под довольно близкий ружейный огнь. Холодно, и я простудился. Спали опять на фольварке, где нас отлично кормили.

Примечание: в записной книжке, написанной во время войны, я боялся упоминать имена и названия. Попадись мой дневник в руки противника, он мог бы дать богатую пищу для его разведки. Донесения с упоминаниями мест, частей и имен начальников остались в моих полевых книжках. Я полагал, что если останусь жив, то все потом приведу в порядок. Уезжая за границу, я взял дневник, но полевые книжки, которых у меня за 5 с половиной лет войны накопился полный ящик, я оставил дома во Владивостоке. В 1923 г. моя сестра от страха перед большевиками сожгла их. Таким образом, я лишился богатого исторического материала, который уже никогда не удастся вернуть. Теперь переписывая воспоминания и дневник, я часто не могу указать точно названия деревень, где мы ночевали, а также имена начальников и названия воинских частей.

Today the 8th Cavalry Division headed towards Łęczyca, but they were unsuccessful. There was confusion: instead of guns in position, artillery was rolled out. Headquarters came under close-range gun fire. It was freezing and I caught a cold. We again spent the night at the folwark, where they fed us excellently.

Note: In the notebooks I kept during the war, I was afraid to mention names and titles. If my diary were to fall into the hands of the enemy, it would be a fertile source for exploration. My field journal was where I gathered all of the reports that referenced specific places, units, and the names of my superiors. I felt that if I lived, then I would put everything in order. When I left to go abroad, I took my diary with me, but I left my field notebooks at home in Vladivostok. I had accumulated a drawer-full, over 5 and a half years of war. In 1923, as the Bolsheviks approached, my sister burned them out of fear. And thus was lost that rich historical material, which can never be recovered. Now, as I am rewriting my memoirs and diaries, I often cannot specify the exact name of a village where we slept or the names of my superiors and the titles of military units.

Ночью у меня был жар, и я не мог спать. Сегодня очень холодно, хотя всюду еще зелень. Я решил одеть мой полушубок на тибетском меху. Ночевали опять на фольварке. Вечером после вкусного ужина за рюмкой венгерского мы сидели и мирно беседовали на разные темы. Я не удержался высказать мою тревожную мысль о наших действиях. «Ваше превосходительство,- обратился я к генералу Зандеру, – Вот мы сидим здесь, а где-нибудь верстах в 10, не дальше мирно сидят немцы. Они знают обычай русской кавалерии не вести боя ночью, и, может быть, они не выставили сторожевого охранения. Почему мы никогда не тревожим их ночью? Ведь перепуганные ночью, они и днем будут под впечатлением этого испуга. Почему бы не делать ночных набегов?»

Мою мысль поддержал лихой начальник штаба, а состоявший при штабе хорунжий 8-ого Донского казачьего полка Тропин ухватился за нее и стал проситься идти в ночной набег. Добрый генерал Зандер отговаривал его, говоря, что это опасно, но в конце концов разрешил взять 30 человек охотников из полка, чтобы идти в набег. Охотники сразу нашлись, и часов в 10 вечера хорунжий Тропин отправился тревожить противника.

Last night I had a fever and couldn’t sleep. Today is very cold, although it’s still green everywhere. I decided to wear my sheepskin jacket with Tibetan fur. We spent another night on the folwark. In the evening, after a delicious dinner and a small glass of Hungarian spirits, we sat and had a peaceful discussion on a variety of topics. I couldn’t resist expressing my sense of alarm regarding our actions. “Your excellency,” I addressed General Zander, “While we sit here, somewhere no further than 10 versts away the Germans are sitting peacefully. They know it is custom for the Russian cavalry not to fight at night. Perhaps they don’t even have a guard on watch. Why don’t we ever disturb them at night? After all, if we frighten them at night, it will affect how they act during the day as well. Why don’t we carry out night raids?”

The dashing chief of headquarters supported my view. Tropin, a Kornet^[1] of the 8th Don Cossack Regiment, took to my idea and began asking permission go on a night raid. The kind General Zander convinced him otherwise, saying that it’s dangerous, but in the end allowed him to take 30 hunters from the regiment for a raid. The hunters immediately volunteered, and around 10 pm Kornet Tropin set off to attack the enemy.

^[1] Rank in the Cossack cavalry

Господский двор Ройславица, здесь же и штаб конного корпуса.

Хорунжий Тропин вернулся рано утром раненный в плечо. Рассказывает он следующее: “Пошли мы на запад, шли часа 2 и попали в деревню. Я решил узнать у жителей что-нибудь относительно противника, и мы, спешившись, постучали в первый крайний дом. Вышел поляк и, узнав русских, замахал руками, говоря шепотом: ” Тише, тише, деревня полна немцев”. В этом доме в 2 половинах спало до 20 человек. Тогда я взял 3 человек и вошел в одну из комнат, где спало человек 10 немцев. Мы их разбудили. Со сна, увидя нас, они сразу сдались и подняли руки вверх. Поставив часового, я пошел в другую половину, где была та же сцена, но, только увидев, что нас мало, немцы схватились за оружие и начали стрелять. Я был ранен в плечо.

Казаки с трудом вытащили хорунжего из халупы. Отходя от деревни, они подожгли несколько пироксилиновых шашек и бросили их в поле.

Сегодня, проезжая со штабом через эту деревню, я слыщал рассказы жителей о том, какая была ночью паника. Немцы, а их был целый батальон, проснулись сперва от ружейных выстрелов и стали беспорядочно стрелять в воздух, а когда раздались взрывы шашек, то приняв их очевидно за огонь артиллерии, они в панике стали убегать в лес. Сам майор в нижнем белье командовал, выскочив на крыльцо. Будь Тропин хладнокровнее и обдумав дело, он мог бы набрать много пленных, да еще причинить урон. Он же был единственной жертвой. Я был очень рад тому, что мое предложение оправдалось. Если бы каждую ночь пугать их, они бы поскорее ушли из России.

Сегодня мы в хорошем доме управляющего, а “дворец” – шикарный дом занят генералом Новиковым. Днем мы действовали очень вяло. Часто приходили в деревню через час после ухода немцев.

Примечание: через год я встретил сотника Тропина. Он горячо благодарил меня за счастье, которое он получил благодаря моей идее идти в разведку: во-первых, за нее он был награжден орденом и бантом, во-вторых, будучи ранен, поехал лечиться в Новочеркасск, где одна чернобровая сестрица-казачка полонила его сердце прочнее, чем он когда-то немцев, а результат – обручальное кольцо. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

The manor house of Roislavitsa, the location of the headquarters of the Cavalry Corps.

Kornet Tropin returned early in the morning with a wound in the shoulder. He told us the following: “We went west for about 2 hours and came to the village. I decided to talk to the villagers and see if I couldn’t find out something about the enemy, and so we dismounted and knocked on the first house on the outskirts of town. A Pole came out, and, seeing we were Russians, waved his arms and whispered, ‘Quiet, quiet, the town is full of Germans’. Up to 20 people were asleep in the house, which was split in two sections. Next I took 3 people with me and went in one of the rooms, where 10 Germans slept. We woke them up. Groggy from sleep, they immediately surrendered and raised their hands. After putting a guard in place I went to the other half of the house, where the scene was the same. However here, upon seeing there were only a few of us, the Germans scrambled for their weapons and began to shoot, and I was wounded in the shoulder.

The Cossacks pulled the Kornet out of the dilapidated house with difficulty. As they were leaving the village, they ignited several pyroxylin^[1] bombs and threw them in the field.

Today, as we were driving from headquarters through the village, I heard stories from the residents about the panic that had occurred during the night. The entire battalion of Germans awoke initially from the gunshots, and then began randomly shooting into the air. And when the bombs exploded they apparently took them as artillery fire, and panicked and fled to the forest. They were led by the major himself, who ran out onto the front porch in his underwear. Had Tropin been more cool-headed and thought things through more fully, he could have taken many prisoners and inflicted damage upon the enemy as well. He was in fact the only victim. I was very happy that my suggestion proved to be valuable. If we scared them like that every night, they would leave Russia as quickly as possible.

Today we’re staying in the Governor’s fine house, but the luxurious “palace” is occupied by General Novikov. We were very sluggish during the day. Often we would arrive to a village an hour after the Germans had left.

Note: A year later I ran into Sotnik Tropin. He graciously thanked me for the happiness that my idea to go on reconnaissance had brought him. First, because he was decorated with a medal and a ribbon; and second, because after he was wounded he was sent for treatment to Novocherkassk, where a dark-browed Cossack girl captured his heart with more fervor than even he himself had captured Germans in war, and the two were wed. Life is full of surprises, and you never know what awaits you around the next corner.

^[1] A flammable mixture used in explosives and especially in making plastics and water-repellent coatings.

Узнали о войне с Турцией. Что же? Бить турок – дело привычное. Сегодня дневка. Безобразие. Дневка, когда надо преследовать врага. А завтра предполагается форсировать переправу через реку Варту.

Примечание: Я часто пишу в дневнике, что “мы бродим без толку”, возмущаюсь тем или иным явлением. Я от души желаю будущему историку, который захочет прочесть мой дневник, разобраться в том, что переживали рядовые офицеры, нарисовать картины в действительных цветах, ничего не прибавляя и не скрывая наших ошибок. Что было хорошо, пусть и останется таким, что плохо – тоже должно быть зафиксировано. Иначе получится ложь, которая введет в заблуждение наше потомство. Может быть, я иногда, и даже часто ошибаюсь, так как очень редко знал обстановку, но мои личные впечатления от этого не изменились. Я на войне заметил, что отличные начальники мирного времени, дивные люди, иногда были совершенно никчемными в боевой обстановке. Может быть, надо родиться солдатом? Дух боевой заложен не в каждом, хотя бы и в военном по призванию. Ложь в донесениях – страшный вред для успеха. В уставе хорошо сказано об обязанностях военных: “Всякий военный должен помнить, что он слуга Государя и Отечества и защитник их от врагов внутренних и внешних. Прежде всего, ему надлежит быть благочестивым, обязательно преданным Царю и Отечеству, правдивым и храбрым”. Это часто забывают.

We learned about the war with Turkey. So what? Shooting a Turk is just business as usual. Today we’re taking a break. Nonsense. A break, when we should be pursuing the enemy. And tomorrow the pursuit will force us to cross the Warta river.

Note: I often write in my diary that “we are stumbling around aimlessly,” resenting one problem or another. I hope with all my heart that a future historian, interested in reading my diary, will understand the worries of ordinary officers, and will be able to see everything in its true colors, without making additions or hiding mistakes. The good things — let them remain as such, and the bad sides too should be recorded. Anything else would be a lie that would paint a false picture for posterity. It’s true that sometimes — or even perhaps regularly — I made mistakes, when I found myself in unfamiliar surroundings. However, my personal impressions never changed. I noticed that during wartime, it was sometimes the case that those who were amazing officers in times of peace — lovely people — were completely useless in combat situations. Maybe you need to be born a soldier? The spirit for combat is not present in everyone, just as not everybody is cut out for military life. Reporting lies does serious harm to future success. The responsibilities of a soldier are well stated in the charter: “Every soldier should remember that he is a servant of the Sovereign and the Fatherland, and must protect them from enemies, from both internal and external forces. Above all he should be pious and fully dedicated to the Tsar and the Fatherland, and to be truthful and brave.” This is often forgotten.