Целый день я был в тоскливом настроении, бездействие ужасно, мы почти месяц вдали от позиции. Здесь стоит 105-ая Казанская пешая дружина, и вырыты окопы с проволочным заграждением.
I was in poor spirits the entire day. Idleness is terrible, and we’ve been away from the front for nearly a month. The 105th light infantry unit from Kazan is stationed here, and there are trenches with barbed-wire barriers.
Я все еще один. Приехал доброволец Титов – разжалованный поручик. Погода – дрянь.
I’m still alone. A volunteer named Titov, a demoted lieutenant, arrived. The weather is rotten.
Приехал командир эскадрона. Оказывается, Титов должен был быть годичное наказание в арестантских ротах, и меня он очень подвел, не сказав этого. Я ведь его поместил в нашей офицерской квартире. Теперь ротмистр отправил его во взвод… Вчера даже была лень писать… Сделал эскадрону проездку и учение. Кололи пикой. Когда двинемся снова в поход – неизвестно. Я решил вызвать жену в Варшаву.
The commander of the squadron arrived. It turned out that Titov deceived me when he did not tell me that he was to be given a one-year sentence in the detention facility. I even quartered him in our officer’s apartment. Now the captain has sent him to his platoon… Yesterday I was too lazy to even write… I carried out exercises on horses and drills for the squadron. The soldiers practiced stabbing with lances. It’s hard to say when we’ll advance. I decided to send for my wife and bring her to Warsaw.
С 8 января я сижу в Варшаве. Жена приехала и сняла квартиру в польской семье. Полк все здесь.
I’ve been staying in Warsaw since the 8th of January. My wife came and rented an apartment from a Polish family. All the officers from our regiment are here.
Деревня Кромнов.
Деревня очень приличная. Завтра или послезавтра мы переходим в деревню Слядов и садимся в окопы, чтобы дать отдых пехоте. Будем сидеть 6 дней. Окопы, говорят, хорошие, и 199 пехотный полк, которого мы сменяем, неохотно их покидает. Теперь мы входим в состав 1-ой Армии и 5-ого Сибирского стрелкового корпуса.
The Village of Kromnov
This village is quite nice. Tomorrow or the day after we’ll be heading to the village of Sladov, and we’ll set up in the trenches to give the infantrymen a break. We’ll stay there for 6 days. They say the trenches are good, and the 199th infantry regiment, which we’re relieving, is reluctant to leave them. Now we’re going to be a part of the 1st Army and 5th Siberian Rifle Corps.
Когда вчера стемнело, то удалось вынести Бурликова. Он оказался жив, но поморозил себе ноги и одну руку, другая была в перчатке. Рана сквозная чуть выше висков. Оттерли его снегом. Он ничего не говорил, а только стонал и моргал глазами. Когда ноги оттерли, то он дергал ими, очевидно, от боли. Я дал ему коньяку, который достал с таким трудом специально для таких случаев. Бурликов 12 часов лежал неподобранный, и как только он не замерз? Днем мы пытались его вытянуть из-за проволочных заграждений, но немцы открывали пулеметный огонь. Ночью было до 6 градусов по Реомюру, у меня в окопах походный градусник.
Сегодня в 1 час дня немцы начали пускать гранаты, и на сей раз 1 из 15 разорвалась близко за окопом, недалеко от козырька, под которым я сидел. Меня обсыпало песком, и осколок упал у моих ног. Он был около 3-х дюймов длины и 1 с четвертью дюйма ширины. Я поднял его и обжегся. Взял на память.
Yesterday, after the sun went down, we were able to carry Burlikov from the battlefield. We discovered he was still alive, but his legs were frostbitten, as well as one hand. The other was safely gloved. He had a perforating wound above his temple. We wiped him down with snow. He didn’t say anything, but only moaned and blinked his eyes. While we were wiping his legs off, he jerked them away, clearly in pain. I gave him some brandy, which I procured with great difficulty, especially for situations like this. Burlikov had lain unmoved for twelve hours, so how is it that he didn’t freeze? In the afternoon, we tried to move him from behind the barbed wire, but the Germans opened fire with machine guns. I have a travel thermometer in the trench, and at night the air temperature reached six degrees by the Réaumer scale.
Today at one in the afternoon the Germans began a grenade barrage, and this time one out of fifteen exploded not far from the trench shield I was sitting under. I was showered with sand, and a thick piece of shrapnel fell at my feet. It was three inches long and a quarter inch wide. I picked it up and burned myself. I took it as a souvenir.
Если я не сплю, то все время в окопах обхожу взводы, разглядываю немцев. Гусарам запретил стрелять. Уже многих немцев я подстрелил. Вчера день прошел спокойно, немцы сидели как мыши. Зато мы безобразничали, наша 8-дюймовая гаубичная батарея открыла огонь. Это была демонстрация, ибо левее нас шло наступление.
Окопы нашего эскадрона расположены у самого устья Бзуры. Главная позиция немцев далеко под лесом. Окопы сторожевого охранения соединены у них ходами сообщения. Здесь-то я их и ловлю. Интересно, что выстрелов нашей батареи совершенно не слышно, снаряд вылетает гудя из земли. Жутко, наверное, немцам, когда из мрака несется вдруг его зловещее шипение. Ночью был туман, и луна даже не помогала: дальше 100 шагов ничего не было видно.
Сегодня в 2 часа дня при сильном ветре наш летчик бросал бомбы. Немцы красиво, но неудачно его обстреляли. Вечер прошел спокойно.
When I’m not sleeping, I spend all my time in the trenches, inspecting the platoon and watching the Germans. The Hussars have been forbidden to shoot, but I’ve already shot many Germans. Yesterday passed quietly, the Germans were as quiet as mice. But it was we who reacted disgracefully, when our 8-inch howitzer battery opened fire as a cover for our leftern advance.
Our squadron’s trenches are located at the mouth of the Bzura. The main German front is deep in the woods. Their patrol trenches are connected by communication trenches. That’s where I catch the Germans. Interestingly, from here the shots from our battery are entirely inaudible as shells are fired from the earth. It’s undoubtedly frightening to the Germans, when the ominous hiss of the shells suddenly rushes from the gloom. At night the fog was thick and not even the moon shone through. You couldn’t see more than 100 paces in front of you.
Today at two in the afternoon our pilot dropped his bombs in a strong wing. The German returned fire beautifully, but their bombing was unsuccessful. The evening was uneventful.
Ночью было получено известие, что на наш фланг пришлют батальон 313-ого Балашовского пехотного полка, который к утру переправится на ту сторону Бзуры. Я встал рано в 4 часа 45 минут, и все было тихо. Вызвал дежурную часть и предупредил о готовящейся переправе. В 5 часов начались редкие выстрелы, и так было в продолжение получаса. Около 6 часов я с трудом различил перешедшую на тот берег пехоту. Саперы ночью бесшумно навели мост, работая в ледяной воде. Балашевцы перешли без потерь и захватили 2 спящих немецких часовых. Их караулы спали раздевшись, так нагло они были уверены в том, что русские не будут наступать. Перейдя без потерь, балашевцы вместо энергичного продвижения не пошли дальше линии окопов сторожевого охранения. Часть их окопалась под обрывистым берегом, где в песке можно было легко укрыться от огня немцев.
До линии сторожевого охранения их вели наши гусары. Дальше им надо было идти самим, но 2 офицера, имеющиеся на батальон, не могли это сделать. Наши гусары днем носили пехоте патроны и помогали раненым. Один из наших гусар – Чушев был смертельно ранен в голову. Мне страшно жаль этого смышленного, веселого и бойкого гусара. Наверное, он не выживет. Только унесли Чушева, как ранили в обе руки подпрапорщика из вольноопределяющихся, который был ранен, когда смотрел в бинокль.
С 4-х часов начался наш ураганный огонь 2 тяжелых и 2 полевых батарей. Спустившийся туман помешал мне видеть красивую картину. По телефону я подслушивал интересные вещи: вот командир батальона говорит, что в трубе сгоревшего дома засел немец – отличный стрелок и переранил 12 балашевцев и просит принять меры. Через 2 минуты шипит тяжелый снаряд. Перелет, но небольшой. Второй уже попал в цель, от трубы и немца одно воспоминание. Хорошо, что сегодня тепло: 2 градуса по Реомюру, это важно для раненых. Дождь немного подмочил песок, который носился по воздуху и забивался в винтовки, так что из них невозможно было стрелять.
That night we received news that a battalion from the 313th Balashov Infantry Regiment arrived on our flank, and by the morning had crossed over to the other side of the Bzura. I got up early, at 4:45 in the morning, and everything was quiet. I called the duty station and informed them of the impending crossing. At 5 in the morning, intermittent shots started, and continued for half an hour. Around 6 am, with some difficulty, I determined the infantry had crossed to the other bank. Last night the sappers had silently constructed a bridge, working in the icy water. The Balashovites crossed without casualties and seized two sleeping German sentries. The sentries were so confident that the Russians would not advance that they even slept naked. Having crossed without casualties, the Balashovites remained at the line of the guard trenches and did not push forward ahead energetically. Part of the trench was under a steep bank, where it was easier to take cover from German fire.
Our hussars led them to the guard trenches. They had to go the rest of the way themselves, but their two batallion officers were unable to. Our hussars spent the day carrying ammunition to the infantry and helping with the wounded. One of our hussars, Chushev, took a fatal gunshot wound to the head. I had terrible pity for this intelligent, cheerful, and lively hussar. It is likely he will not live. Just as they carried Chushev out, a volunteer sergeant was injured in both arms as he was looking through his binoculars.
Before 4 am, a hurricane of fire began from two heavy and two field batteries. The fog that had descended prevented me from witnessing the beautiful sight. On the phone I overheard something interesting: the battalion commander says they found a German in the chimney of a burnt-out house. He was an excellent shooter, having wounded 12 Balashovites, and the commander asked for permission to take action against him. Two minutes later, a heavy shell was fired. It took off, but was too far away. A second fell on target, and both the chimney and the German became but a memory. It’s good that it’s warm today: 2 degrees by Réaumer. It’s good for the wounded. The rain slightly dampened the sand, which was then carried through the air and clogged up rifles, such that it was impossible to shoot from them.
В 2 часа ночи меня разбудил дежурный по эскадрону и доложил, что немцы идут в контратаку. Приказываю вызвать всех людей из землянок на линию огня. Ночь была морозная. В воздух взлетали немецкие ракеты. Иногда тьму прорезал луч прожектора. Атака была отбита, и в 5 часов утра я лег спать. Телефонист доложил, что он подслушал сообщение о том, что уже наведен мост через Бзуру, пригодный для артиллерии. Забавно иногда подслушать, что говорят по телефону. Писк, звонок, все линии соединены, слышен то штаб дивизии, то полк, то батарея, а иногда все вместе.
По телефону передали в пехоту, что в 5 часов будет наше наступление. Я приказал меня разбудить по первому выстрелу. Проспал до 6 часов и вышел в окопы. Все было тихо. Окопы были пусты и заняты лишь нарядом, а все люди отдыхали в землянках. Вчера оттепель согнала весь снег, но было холодно.
В 8 часов утра я опять лег поспать, но спал недолго, в 9 часов меня разбудили. Из телефонных разговоров я узнал, что Хмелевской батарее приказано сбить 2 дома, стоящих в 300 шагах перед нашей пехотой. Приказание было исполнено блестяще. Потом продолжался обстрел деревни. Позже я узнал, что Хмелевская батарея была так укрыта от взоров противника, что ежедневная разведка немецких самолетов не могла ее обнаружить. Батарея, нанося огромный вред противнику, сама оставалась неуязвимой. Ее командир капитан Жданов был награжден орденом Святого Георгия.
В 12 часов дня было подслушано приказание снять с позиции 3 эскадрона гусар и три эскадрона драгун. Таким образом, ротмистр Доможиров остался за начальника участка и ушел во вторую линию, оставив меня за командира эскадрона. Мне пришлось раздаться и занять часть соседнего участка. Какой-то немец с утра палит в наши окопы и чуть не ранил несколько человек.
Около 6 часов вечера подслушали по телефону жалобу пехоты на какую-то батарею, что бьет по своим, а через минуту появился командир 3-его эскадрона, чтобы по телефону передать в штаб, что на его участке разорвалось 7 снарядов с тыла. Кто это так отличается? У меня в окопе новость – кошка, белая, довольно грязная, но премилая и веселая до бесконечности. Можно сказать, что с опасностью для жизни я ее спас, сняв с бруствера во время пулеметного огня и принес в землянку. Поев, она повеселела.
Пишу эти строки почти в полночь. Еще с 8 часов вечера слышал разговоры о наступлении. Целый час артиллерия громила немцев, после чего наступили перебежки. С 11 часов с минуты на минуту ждут удара в штыки. Передают, как задерживает проволока, как ее ломают и режут. Проход узкий. Командир пехотного полка по телефону торопит атаку. Ему отвечают, что вот-вот загремит «Ура!». А один раз был ответ: «Дайте людям пожрать». Я не могу спать и жду исхода боя. Да, подобная обстановка бывает редко, когда так много знаешь, слышишь и видишь.
At 2 in the morning I was woken up by the squadron on duty officer, who reported that the Germans are counterattacking. I order everybody from the bunker to the line of fire. It was a frosty night. The Germans shot rockets in the air. Sometimes the rays of the searchlight cut through the darkness. The attack was thwarted, and at five in the morning I went to sleep. The operator reported that he overheard how a bridge suitable for artillery has been built across the Bzura. Sometimes it can be amusing to eavesdrop over the telephone lines. A beep, a ring, all lines connected–sometimes the division headquarters is on the line, sometimes it’s the regiment or the battery, and sometimes everyone at once.
They informed the infantry over the phone that at 5 in the morning we will advance. I requested to be woken up at the sound of the first shot. I slept until 6 o’clock and then went into the trenches. Everything was quiet. The trenches were empty and occupied by only one squad, since everybody else was relaxing in the bunkers. Yesterday the thaw drove away all the snow, but it was cold.
I went back to sleep at 8 am, but not for long, since I was woken up at 9 am. I learned from phone conversations that the Khmelevsky battery was ordered to demolish two houses, located 300 paces ahead of our infantry. The order was executed stunningly. The bombardment of the village continued. Later I learned that the Khmelevsky battery remained so hidden from the enemy’s eyes, that even the military intelligence of the German planes couldn’t locate it. The battery inflicted massive damage to our enemies while remaining invincible. Its commander, Captain Zhdanov, was awarded the Order of Saint George.
At 12 o’clock noon, we overheard an order to remove the 3rd Husar Squadron and three Dragoon squadrons from the front. Consequently, Captain Domozhirov remained commander of the area and left for the second line, leaving me in command of the squadron. I had to command and occupy a part of the adjacent unit’s area. Some German has been setting fire to our trenches since morning, nearly injuring several people.
Around 6 o’clock in the evening we overheard a complaint by the infantry, saying that one of the batteries was firing upon their own. A minute later, the commander of the 3rd Squadron appeared and asked to transmit over the telephone that seven shells from the front had exploded in his area. Who is doing this? I have some news from the trench: a cat– she is white and quite dirty, but cute and unbelievably playful. One might say that I risked my life to save her, since I snatched her off the parapet in the middle of machine-gun fire and brought her to the bunker. After feeding her, she cheered up.
It is nearly midnight as I am writing this. What’s more, since 8 o’clock in the evening there has been discussion of an attack. For a full hour, the artillery thundered the Germans, after which we advanced in leaps and bounds. Every minute since 11 o’clock we have awaited strikes from their bayonets. They say that barbed wire is holding up our men, and that they have to cut and hack their way through it. The passageway is narrow. The infantry regiment commander is hastening the attack over the phone. He was told that a yell of “Hoorah!” will come soon. Once, he received a different answer: “Let the people eat.” I can’t sleep and I am looking forward to the end of the fighting. Indeed, you rarely find yourself in such a situation where you know, hear, and see so much.
Я не спал до 2-х часов ночи, все ждал атаки. Приказ: «Прислать сапера». Но атаки все не было. Причиной может быть отсутствие офицеров, некому броситься вперед. Проснулся в 7 часов утра. Новость, оказывается, что ночью балашовцам была послана помощь из 2 рот Грузинского гренадерского полка. Грузинцы, подходя к позиции, обстреляли своих.
Вчера вечером прибыл и явился, будучи назначенным во 2-ой эскадрон молодой корнет Рогенбах. Он все возмущался, когда по телефону доходили известия об отсрочке атаки. От раненых солдат мы узнали, что наши цепи залегли в 50 шагах от немецких окопов и не решаются идти вперед. Нашлись 10 человек грузинцев, сдавшихся в плен. Говорят, что немцев осталось человек 200, а наших 5 батальонов, и они не могут взять этих забитых артиллерией молодцов. Корнет Рогенбах просит меня дать ему разрешение идти к пехоте, чтобы крикнуть «Ура» и получить Георгиевский крест. Конечно, я не рискнул дать ему разрешение, а самому мне тоже хотелось проделать такую же штуку. Так как противник перед моим участком, то я схитрил и отправил Рогенбаха на разведку. Он радостно ушел. Меня самого тянет на Бзуру, но не повезло, что остался за командира эскадрона, хочется смыть позор грузинцев и нерешительность пехоты. Если везде дела будут идти так, то мы будем разбиты. Это ужас, и хочется верить, что лишь отсутствие офицеров – причина этому. Когда корнет Рогенбах вернулся из разведки, то рассказал, что пехота без офицеров. Батальонный командир сидит все время сзади и в людях не уверен. Он почти ничего не делает, и солдаты жалуются на отсутствие офицеров и зря несут потери.
Около 5 часов дня немцы впервые за эти дни стали стрелять из тяжелых орудий, их раньше не было. К 8 часам вечера вся огромная деревня пылала в огне. Горело сразу около 30 домов. Я утомился и нравственно и физически. Поясница ноет от вечного бегания по сравнительно неглубоким окопам. Пули летают все время, а быть убитым шальной пулей – так глупо.
I did not sleep until 2 in the morning, waiting the whole time for an attack. The order was: “send a sapper.” Yet, there was no attack. This may be due to the absence of officers, and that there is no one to push out ahead. I woke up at 7 in the morning. The news, as it turns out, is that during the night the Balashovites were sent help from two squadrons of the Georgian grenadier regiment. As the Georgians approached the front, they shelled their own troops.
Yesterday evening the young Cornet Rogenbakh arrived, after being appointed to the second squadron. He was indignant when he received word by phone that the attack was postponed. From the wounded soldiers we learned that our lines of soldiers lie in wait 50 meters from the German trenches and do not dare to advance. Ten Georgians were taken prisoner. They say there are only about 200 Germans left and that our men make up five batallions, and that our men can’t take the Germans, who are broken down by our artillery. Cornet Rogenbakh has asked me for permission to join the infantry, shout “Hoorah!,” and thereby receive the Cross of St. George. Of course I didn’t dare give him permission, although I wanted to play the same joke myself. The enemy is nearby, and so I made the clever decision to send Rogenbakh to conduct reconnaissance. He happily went. I myself want to go to Bzura, but unfortunately I remain in command of the squadron. I want to wash away the disgrace of the Georgians and the indecisiveness of the infantry. If things continue this way everywhere, we will be defeated. It’s terrible, and I want to believe that it’s all due to the absence of officers. When Cornet Rogenbakh returned from reconnaissance, he reported that the infantry is without officers. The battalion commander sits behind his troops all the time and is unsure of his men. He does hardly anything, and the soldiers complain about the lack of officers and the pointless casualties they are suffering.
At about 5 in the afternoon, for the first time in several days, the Germans began shooting from their heavy guns, which they hadn’t used before. By 8 in the evening, the whole village was on fire. About 30 houses were burning at once. I was morally and physically exhausted. My lower back aches from nonstop running along the comparatively shallow trenches. Bullets are flying everywhere, and how silly it would be to be killed by a stray bullet.
Ночью пришел взвод конной батареи и стал окапываться в нашем правом фланге. Его прислали на случай атаки и контратаки. Я назначил 4-ый взвод в прикрытие. Проспал до 6 часов утра. Оказывается, вечером подошли еще 2 батальона Грузинских гренадер. Они сразу пошли в штыки. Немцы не вышли и приняли атаку в окопах. Много немцев переколото, и 200 человек взято в плен. Кажется, я напрасно возмущался пехотой: отсутствие офицеров не делало ее нерешительной.
Сегодня один легкораненный грузинец, проходя через наши окопы, рассказывал про атаку. Когда ему пробило руку, он заметил, что пуля прошла лишь по мясу, продолжал стрелять и пошел в штыки. Заколов немца, он по убегавшим бил из немецкой винтовки, а свои патроны берег. Он нес немецкий штык: с одной стороны – это нож, с другой – пила. Очень удобно для хозяйства и неприятно для противника.
К 9 часам немцы отступили и только изредка стреляли из орудий. Один снаряд разорвался у наших окопов, и картечь ударила меня по шинели. В 10 часов уже передавали, что немцы выбиты из деревни, расположенной верстах в 4 от берега Бзуры, и там взято еще 300 пленных. В это время немцы опять начали бить из орудий по нашей позиции. Из деревень Слядов и Кромнов пришлось выгнать всех жителей, так как были случаи, что они резали телефонные провода. Жалко было женщин и детей, но и их пришлось выселить.
Около 11 часов дня над нашей позицией был непрерывный свист снарядов, но уже не своих, а немецких. Летали снаряды низко, иногда ветер проносился над головой. Некоторые снаряды не разрывались. По телефону передали, что немцы большими колоннами наступают на деревню Камион. Это была контратака, но все обошлось благополучно.
The horse battery platoon arrived at night and began digging trenches around our right flank. They were sent in case of an attack and counterattack. I assigned the 4th platoon to cover us. I slept until 6 in the morning. As it turns out, two more battalions of Georgian grenadiers arrived in the evening. They immediately charged with their bayonets. The Germans stayed put and took the attack in their trenches. Many Germans were stabbed and 200 people were taken prisoner. It seems that I was wrong to chastise our infantry: even if they lack officers, they acted decisively.
Today were heard about the attack from a lightly-wounded Georgian who passed through out trenches. He arm was pierced and when he noticed that the bullet had only passed through the flesh, he continued shooting and charged with his bayonet. After running his bayonet through a German, he shot those running away with a German shoulder rifle and thus conserved his own ammunition. He carried a German bayonet: on one side there is a knife and on the other side – a saw. It’s convenient for housework and unpleasant for one’s enemy.
By 9 o’clock the Germans had retreated and only occasionally took shots from their artillery. One shell exploded in our trenches and the canister hit my overcoat. At 10 o’clock we had already reported that the Germans had been driven from the village, located about 4 versts from the shore of the Bzura, and that an additional 300 people had been taken prisoner there. At the same time, the Germans again began shooting from their artillery toward our position. We had to evacuate all the residents of the Sliadov and Kromnov villages, as in the past we’d had people cut our telephone lines. I felt bad for the women and children but we had to evacuate them as well.
Around 11 am we could hear the endless hissing of shells from the north of our position, although now they were no longer ours, but German shells. The shells flew low and occasionally the wind would carry them above our heads. Some of the shells did not detonate. We learned via telephone that the Germans are attacking the village Kamion in large columns. This was their counterattack, but everything worked out in our favor.
У коноводов.
Вчера в 11 часов вечера нас сменили после 8-дневного сидения в окопах. На участок сели Каргопольсике драгуны, 1-ый, 5-ый и 6-ой эскадроны. Меня приказом по дивизии назначили офицером-делегатом для связи с Вышегородским отрядом, и я должен был бы сегодня ехать на тот берег Вислы, но так как переправа у Червинска не действовала, а идти на Ново-Георгиевск через мост было очень далеко, то я пока в эскадроне и еду завтра.
With the horse handlers.
At 11 pm yesterday we were relieved after eight days of sitting in the trenches. The 1st, 5th, and 6th squadrons of Kargopolsky Dragoons arrived. Per orders I was designated the officer-delegate on matters of communication with the Vyshegorodsky brigade. Today I was supposed to leave for the other shore of the Visla, however the crossing near Chervinska was nonoperational and it was too far to travel to Novo-Georgievsk over the bridge, and so I am still with the squadron and will leave tomorrow.
На большой лодке-плоскодонке я с 4 гусарами, из которых один – мой вестовой Ягелович и один вольноопределяющийся Козлов, с 5 лошадьми переправились через Вислу. Плыли один с половиной час. Было очень опасно из-за идущего льда. Кони очень нервничали. В Червинске поел пампушек и поехал дальше в большую деревню Рембово севернее Вышгорода. Здесь был штаб Вышеградского отряда.
Этот отряд был под командой командира батальона капитана 1-ого ранга Полушкина. Трудно представить себе более пестрый отряд. На него была возложена задача охранять берег Вислы выше Вышгорода. Наша позиция на этом берегу уходила далеко на запад к Плоцку. В штабе главным образом моряки.
I crossed the Visla on a large boat-scow with 4 other hussars, one of whom was my orderly, and volunteer Kozlov, and 5 horses. It took us one and a half hours to get across. It was very dangerous because of the ice flow. The horses were very anxious. I ate a bun in Chervinsk and then continued on to the large village of Rembowo, to the north of Vyshgorod. This is where the headquarters of the Vyshegradsky brigade was located.
This brigade was under the command of first-rank Battalion captain Polushkin. It is hard to imagine a more motley brigade. They were entrusted with the task of protecting the bank of the Visla above Vyshgorod. Our position on this bank is far to the west toward Płock. At headquarters there are mostly sailors.
Дни идут довольно скучно, работы мало. Вчера ездил в гости к офицерам 6-ой отдельной сотни ополченцев. Офицеры стоят в отличном барском доме. Стреляли по немецкому аэроплану, но не попали. В последние дни немцы стали бомбить город. Сегодня 2-х мирных жителей убили и 22-х ранили. Ксендз хохотал, когда я ему рассказывал, что во время атаки Камиона был взят в плен немец, оказавшийся рязанским мужиком. Он бежал из плена, одевшись в немецкую форму. Сегодня в городе поймали и, согласно приказу, повесили одного мирного жителя, который рвал телефонные провода.
The days are quite boring and there is little to do. Yesterday I went to see the officers of the 6th hundreds militiamen. These officers are housed in an excellent manor home. They were shooting at a German airplane but didn’t hit it. Recently, the Germans have begun to shell the city. Today 2 civilians were killed and 22 wounded. The Catholic priest laughed when I told him that during the attack on Kamion we captured a German who turned out to be a peasant from Ryazan. He had escaped captivity dressed in a German uniform. Today a civilian was captured in the city and hung, according to the rules, since he was caught cutting telephone wires.
От скуки поехал в Вышгород. Заезжал к коменданту-пограничнику. Много домов, пробитых снарядами и с выбитыми стеклами. У магистрата 11-дюймовый снаряд вырыл большую яму. Стена одного их 2-этажных домов обвалилась, и все комнаты были видны как в разрезе. Я закусил у коменданта, причем он хотел угостить меня водкой из спирта, полученного в аптеке, но она сильно пахла денатуратом. Когда в половине второго я садился на коня, в городе опять начали падать снаряды. Сегодня погода удивительно мягкая, даже шел дождь.
I went to Vyshgorod out of boredom. I stopped in to see the border commander. Many houses were destroyed by shells and the glass was broken. At the magistrate’s, an 11-inch shell had blown a large pit into the ground. The walls of one of the two-story houses had collapsed, and all the rooms were visible like in a cross-section. I had something to eat with the commander and in fact he offered me some vodka made of grain alcohol that he’d procured at the pharmacy, but it smelled strongly of denatured alcohol. As I was getting back on my horse at 1.30 am, shells again began falling on the city. Today the weather is unbelievably mild and it even rained.
Все там же в Рембово.
Я должен сообщать раз в день, что делается в Вышегородском отряде. Обычно я переписываю приказ и пишу от себя, что видел и слышал. Потом звоню по полевому телефону в первую часть, узнаю, как там дела, и прошу соединить с соседом. Обычно конец моей разведки кончался тогда, когда я получал ответ: «На кой леший их соединять, когда провода порваны». Записав все, я посылаю донесение с одним из гусар в штаб дивизии, и на этом свободен.
Сегодня погода совершенно весенняя, поэтому грязь в деревне ужасная. Около 4 часов дня получено приказание, чтобы командир 5-ого пехотного Калужского полка полковник Кузнецов с 2-мя батальонами шел в город Плоцк. Немцы предпринимают наступление вдоль правого берега Вислы. Стоявший в Плоцке пограничный полк под командой полковника Шеломницкого уже ушел на восток. Кузнецов должен его поддержать, а в случае сильного натиска противника отходить к Вышгороду, где уже саперами была уже подготовлена позиция на линии деревень Арваново-Арцишево-Дасоцин. Жаль, что уходят калужцы, у них такой дивный повар. Столуясь с ними, я ел как в лучшем ресторане. Сегодня были дивные блины и меренги.
Still in Rembowo
I must report on the activities of the Vyshgorod company – once a day. Usually I copy the order and then note in my own words what I have seen and heard. Then I use the field phone to make a call to the first unit to find out what’s going on there and then ask to be connected to their neighbor. Usually my reconnaissance comes to an end when I receive the answer: “How on earth can we connect them when the wires are down?” Once I’ve recorded everything, I send my report to division headquarters with one of the hussars, and with that I am done.
Today the weather is absolutely spring-like, and therefore the mud in the village is awful. Around 4 o’clock in the afternoon an order was received for Colonel Kuznetsov, the commander of the 5th Kaluga Infantry Regiment, to go to the city of Płock with two battalions. The Germans are mounting an offensive along the right bank of the Vistula. A border defense regiment under the command of Colonel Shelomnitsky was stationed in Płock, but already left moving east. Kuznetsov should remain to provide support to him, and,in the case of a strong enemy onslaught, should withdraw towards Vyshgorod, where sappers have already set up a position along the line of the Arvanovo, Artsishevo, and Dasotsin villages. It is a pity that the Kalugans are leaving: they have such a wonderful cook. While dining with them, I ate as if I was in the finest restaurant. Today we had wonderful blinis and meringues.
Тоскливо и скучно. Даже газет нет. Знаешь только про свой маленький участок, а что делается на Божьем свете – ничего не знаю. Приказом по 5-ой кавалерийской дивизии №14 от 3 января 1915 года объявлено, что я награжден орденом Святой Анны 4-ой степени с надписью «За храбрость». Вот наконец я получил награду, а то неловко было, когда спрашивали: «А у вас какая награда?»
В 5 часов вечера вернулся мой гусар и привез письма. От матери от 24 октября, от жены – от 9 и 29 ноября. Безобразие! В газетах давно писали об этом, но пока дело слабо идет вперед.
It is dull and boring. We don’t even have newspapers. You know only about your small patch of land, and nothing about what is going on in the rest of the world. An order for the 5th Cavalry Division No. 14 from January 3, 1915 announced that I have been awarded the Order of St. Anne of the 4th class, with the inscription “For Bravery.” At last I’ve received an award, since I used to feel uncomfortable when I was asked, “What award do you have?”
At 5pm my hussar returned and brought letters with him. One from my mother from October 24th and two from my wife – from November 9th and 29th. Outrage! The newspapers have been reporting on this for a while, but so far progress is slow.
Вчера ездил осматривать аэростат у деревни Гурный. Говорят, что с него отлично видны все позиции немцев. Хочу попробовать полетать. В 6-ой сотне взял книгу «Земля», 15-ый сборник. Здесь прочел новую пьесу Арцыбашева «Война». Говорят, она запрещена. Правильно, уж больно мрачна. В Англии женщины не носят траура, чтобы не омрачать энтузиазма, с которым ведется война. А господин Арцыбашев пишет так, словно хочет убить всю энергию и желание воевать.
Сегодня ездил в Червинск. Переправиться на левый берег невозможно, и мои донесения не дойдут. Хотя ничего особенного не происходит: немцы наступают на Плоцк, но их не пускают. Жаль, что Хмелевскую батарею сняли и приказали отправить к полковнику Кузнецову. Она так хорошо пристрелялась на этой позиции.
Yesterday I went to see the blimp near the village of Gurnyi. They say that from the blimp there is an excellent view of the German front. I want to try and fly in it. I took a book from the 6th Company entitled Earth, the 15th volume of the collection. I read in it Artsybashev’s new play, War. They say it has been banned. And rightly so, since it is painfully dark. In England, women don’t wear mourning clothes, so as not to cast a cloud over the enthusiasm in support of the war. Yet Mr. Artsybashev writes as if he wants to kill all the energy and desire to fight.
Today I went to Czerwińsk. It is impossible to cross over to the left bank, and my reports will not arrive at their destination. Although, nothing of particular note is happening: the Germans are advancing toward Płock, but they are being kept out. It’s a shame that the Khmelevsky battery was relocated and ordered to be sent to Colonel Kuznetsov. The battery was able to shoot very well from this position.
Фольварк Иончик.
Вчера в 4 часа дня неожиданно приехал мне на смену прапорщик Василий Карамзин. Я получил посылку от жены с попутчиком.
Последние дни в Вышгороде было тихо. Вот в Плоцке шли бои. Из газет узнал, что наши очистили Восточную Пруссию, и немцы под Осовцом. При отступлении мы потеряли целый корпус 10-ой Армии. Судя по газете, отступление было поспешное. Наши не умеют хорошо отступать.
Приехав в Червинск, узнал, что лодки, которые еще вчера перевозили Карамзина, искрошились: лед раздавил их. Сказали, что в 7 верстах выше, есть паром. Поехали туда, дорога ужасная, последние дни шли дожди, и грязь непроходимая. Поэтому мы шли берегом реки. Найдя паром, узнали, что по случаю прибыли воды, он не действует. Пришлось заночевать, одного гусара без лошади послал в штаб дивизии с донесением, прося разрешения идти к полку через Ново-Георгиевский мост.
The Ionchik Farmstead
Yesterday at 4 pm, warrant officer Vasilii Karamzin came to relieve me unexpectedly. A fellow traveler gave me a package from my wife.
The last few days in Vyshgorod have been quiet. But in Płock the fighting continued. I learned from the newspapers that we cleared Eastern Prussia and that the Germans are outside Osowiec. During our retreat, we lost the entire corps of the 10th Army. Judging from the newspaper, our retreat was hasty. We don’t know how to retreat well.
Upon arriving in Czerwińsk, I found out that the boats that were transporting Karamzin yesterday were destroyed: they were crushed by ice. They said there was a ferry about 7 versts ahead. We set out, but the road was terrible: it has been raining for the last few days and the mud became impassable. So, we walked along the bank of the river. When we found the ferry, we found out that it was not operating because of the rise in the the water level. We had to spend the night there. I sent one of the hussars without a horse to division headquarters with a report requesting permission to march to the regiment by way of the Novo-Georgievsky bridge.
Опять новость. Утром пришел ответ: «Начальник дивизии, очень довольный вашей работой, приказал вам вернуться в Рембово и продолжать нести службу связи». Это приятно, тем более что начальник дивизии – новый человек, и так думает обо мне. Вспомнилось, как в мирное время все начальство вплоть до Командующего войсками знало меня, и от всех я получал благодарности.
Итак, опять в Рембово, а не в сырых окопах. Это несправедливо по отношению к офицерам эскадрона, но это не моя вина, я этого даже не ожидал.
Приехав Рембово, я нашел себе квартиру поближе к штабу. Комната хуже старой и без печки, и из рта пар идет. Мой градусник сломался. В штабе отряда неприветливо. Только мичман барон Таубе мил и любезен. Начальник отряда, когда я прихожу, не разговаривает со мной, а высылает барона Таубе, который за неимением места принимает меня в комнате телефонистов. В свою кают-компанию меня ни разу не пригласили.
News again. This morning I received a response: “The division commander is very pleased with your performance and has ordered you to return to Rembowo and continue carrying out your communication duties.” I’m glad that he has such an opinion of me, especially because he’s new. I’m reminded of peacetime, when all the officers, all the way up to the Commander of our forces knew who I was, and I would regularly receive acknowledgments of gratitude from all of them.
And so, I am once again back in Rembowo, instead of in the damp trenches. It’s unfair to the other squadron officers, but it’s not my fault. I couldn’t have expected this.
Upon arriving in Rembowo, I found an apartment closer to headquarters. This room is worse than my last one; it does not have a stove and I can see my breath. My thermometer is broken. I feel unwelcome in the company’s headquarters. Only midshipman Baron Taube is kind and amiable. Whenever I go there, the commander of the copmany does not speak with me, but instead sends Baron Taube, who for lack of space receives me in the switchboard operators’ room. I have never once been invited to the officers’ messroom.